УрагУн

(вторая страница)

       И вновь зазвучали слова его старого учителя: " Душа мальчика - глина, лепи, что пожелаешь. Душа юноши - смола пополам с порохом, поднеси огонь с одной стороны - загорится, с другой - взорвётся. Душа мужчины - кусок железа, плавишь его - он только жарче пылает, бьёшь молотом - он только крепче становится да яростней звенит. А станет мечом - охладится, остынет. Душа старика - плавный поток, обрывающийся в пропасть. Он течёт медленно, но ему самому кажется, что слишком быстро. У истока он был небольшим ручьём, по пути же вбирая в себя новые источники, стал полноводной рекой, широко разлился, наделяя влагой всё живое вокруг... Как реки сливаются с морем, так и наши души сольются с чем-то большим...

- А душа странника? - спрашивал ученик.

- Хм, странник обязан уметь носить маски. Носить маску на лице - великое искусство, не величайшее искусство - надеть маску на душу... ".

        Мужчина с хрустом разодрал последнюю лепёшку и отправил корявый кусок в

рот, запивая хлебным сладковатым квасом. Девушка неотрывно смотрела на него. К неизвестному её толкнуло что-то наносное, звериное. Так два зверя, сойдясь на тропе осторожно обнюхивают друг друга, в любой момент готовые напасть или защититься. Теперь она чувствовала иное.       

Всадник, не зная наверняка, угадал её романтическую сущность.   Женщина-воин грубая, жестокая, беспощадная - такой она себя помнила всю жизнь, такой она вошла в мир. Скольких сразил её меч, достал кинжал, нашла стрела? Но вот из ледяной мглы появился он, и всё рассыпалось, разлетелось, развеялось невесомым пеплом. Ушли кровь, прежние раны, бессильные слёзы, остался лишь его голос, мягкий ... беззвучный. Слова пропали, а голос звучал, взметая пыль прошлого... Она очнулась от пьяного варварского крика. Мужчина вертел в руках сучок, выдавленный из доски, изредка пристукивая им по столу. Хотелось заговорить с незнакомцем, но горло впервые сжалось и исторгло из себя неразборчивый всхлип. Всадник, не глядя, толкнул к ней жбан. Женщина глотнула, кивнув:

- Меня зовут Нокра.

Её голос был глубоким и чистым. Молчание затянулось. Наконец женщина спросила:

- Кто ты?

        Всадник быстрым движением скинул капюшон и взглянул в упор, тяжело и недобро. Тени разрубили худое костистое лицо вдоль старых шрамов и морщин. Длинные каштановые волосы лежали комками и жгутами.

- Нокра? - сучок неожиданно разломился пахучими щепками, - это не имя, а прозвище, как у собаки. Нет жалости - вот что оно значит.

- Тебя не касается, что оно значит, - вызов и холод вернулись.

- Вот как, - мужчина откровенно веселился, глаза из недобрых стали злыми, - здесь ты развлечений не найдёшь. А нерадивая скотина заслуживает не больше, чем пинок под рёбра. Убирайся.

        Кинжал появился из скрытых набедренных ножен, грубо отполированная сталь блеснула серебрянно-багровым. Всадник посмотрел на оружие, оценивая расстояние. Правая рука, но удар придёт слева - старый трюк наёмных убийц. Ещё один кинжальчик, лёгкий и тонкий, вполне возможно смазанный ядом, уже готов к броску. Но, сосредоточившись на жертве, охотник бывает уязвим.

- Твоя семья была большой? Ты с Юга, с Дальнего Юга. Там у людей тёмная кожа. Но твоя белее. Твой отец не был южанином. Или мать? Нет, отец. Кем он был? Сборщиком налогов, чиновником, моряком, торговцем? А как он взял твою мать? Силой, деньгами? Тебя часто били по голове, по рукам, по спине. Ты плакала и не понимала. А когда к тебе начали приставать? С девяти лет, с семи?

Нокра вздрогнула, и всадник надавил:

        Кинжал свистнул тоненько и противно. Нокра вся напряглась. Взгляд незнакомца остекленел, изо рта потянулась полоска крови. Она оглянулась по сторонам, медленно встала и перебралась за соседний столик, сев спиной к телу. Руки всё ещё тряслись. Сзади возник услужливый голос Яна:

- Вина?

        Она резко кивнула, и тут же появилась небольшая чашечка. Запах "Зелёного забвения" бил в нос. Этот напиток делали не из винограда, и вообще не из фруктов, овощей или ягод, а из водорослей. От нескольких глотков жилы внутри расслабились, мускулы чуть размякли. Она потянулась за добавкой, но чарка исчезла, а голос Яна стал голосом незнакомца:

- Этой дури нельзя много пить, совсем осоловеешь.

Он сидел рядом и снова смотрел в глаза, но теперь по-доброму.

- Все мы носим маски, твоя - грязная и кровавая. Я хотел, чтобы ты почувствовала это, Прости меня, Нокра.

- Ауле, - произнесла она одними губами.

- Так звала тебя мать? Мои родители умерли раньше, чем я смог их запомнить, Мой прадед, наполовину свихнувшийся и дряхлый, как сама старость, заменил их. За все двенадцать лет старик так и не назвал меня настоящим именем - обзывал всё каким-нибудь животным или ещё чем... Когда он умирал, никого не оказалось рядом - ни его детей, ни детей его детей, никого. Не потому, что те были забывчивыми или неблагодарными, просто никого не осталось, Тогда прадед успел сказать мне моё имя. Я - Рэйвен.

Нокра, глядя в темноту, кивнула.

- Знаешь, ты был прав, во многом прав, про меня, про детство, про ...

- Не надо. Пусть прошлое останется в прошлом. Наши воспоминания - лишь

тропы в лесу. Чем дальше уходишь - тем они запутанней, тем вернее можешь заблудиться... Так говорил мой учитель.

        Рэйвен достал кинжальчик и аккуратно вложил в невидимые ножны на её бедре.

Это самое бедро поразило упругостью и волнующим изгибом. Нокра растерянно коснулась рукояти оружия:

- Но я же убила тебя! Я видела кровь, вот здесь, - её палец провёл по подбородку мужчины.

- Я просто прикусил губу, а кинжал поймать легко, если знаешь откуда летит - немного тренировки и всё.

        Да. Всё. Только он не сказал, что тренировался, стоя на узком мотающемся бревне с завязанными глазами. И что кинжалов было три.

"А её руки - не убийцы, а воина - мозолистые и грубые, разве нужны

женщине такие? - подумал всадник и повинуясь властному внутреннему приказу, сжал ладони Ауле в своих и заговорил:

- До Великого Исхода на востоке было множество мелких племён. Почти все они исчезли в воинах с переселенцами. Некоторые из них верили в Великого Оленя - Отца людей. По преданию Великий Олень после бессчётных восходов скинул свои рога. Они упали на землю и разломились. От одной половины произошёл первый мужчина, от второй - первая женщина. Поэтому у племён был обычай: если юноша желал взять девушку, он отправлялся в лес и искал сброшенные оленьи рога. После рога надо было отнести возлюбленной: если та принимала их - значит отвечала согласием, если ломала - отказом. Кстати союз мог предложить не только мужчина, но и женщина - у оленя два рога, и оба одинаковы.

        Бревно в камине звонко треснуло под напором огненных струй, и былинки-искорки улетели вверх, в прохладную тьму. Рэйвен, почувствовав, как вздрогнула Ауле, замолчал. Затем встал и, отворачиваясь, будто про себя, добавил:

- Случалось, двое любили друг друга так сильно, что их чувства делали счастливее всех вокруг, ощущались как свет, как воздух. Про таких говорили, что они нашли рога самого Великого Оленя.

        Отчётливый ранее голос всадника почти потонул в напевах непогоды и шипении факельного масла. Меж тем воинственная пятёрка, притихшая было за поглощением пива и закуски, оживилась. Поднялся седой, как северный медведь, но ещё не старый мужик и заревел куда-то в сторону кухни:

- Ещё пива, ещё вина, ещё ... Нет! Довольно! В этом свинарнике нет славных песен! Ну так счас-с-с будут!!! - взмах полуобгрызанным ребром, и все дружно затянули какуюто древнюю песню

- Кто это смеет здесь вякать, ты, козье дерьмо? - седобородый рванул меч из богатых ножен.

        Он видел лишь неясную фигуру у колонны, но ... этого было достаточно. - Вот, счас, счас по ней ка-ак..!..? Ух, ты, как зазвенело, здорово, ... хм..? а нахал цел...

        Рэйвен, чуть сместившись, резко замахнулся и нанёс удар прямо в кованный

шлем. Звук получился тупым и совсем не интересным. Седобородый ещё чуть-чуть постоял, раздумывая о чём-то своём, и рухнул под ноги своих товарищей. Один из них отставил кувшин и провёл пальцем по вмятине на шлеме.

- Я знал людей, которые могли сделать то же самое, но пересчитать их хватило бы одной руки, - мужчина поднял голову, широко улыбнувшись, - но тебя я ни с кем не спутаю, даже если Дара заберёт оба моих глаза. Садись, садись рядом друг.

Рэйвен присел перед очагом, внимательно оглядев всех четверых:

- Пожалуй, если Дара, вместо того, чтобы забрать, даст тебе ещё два глаза, ты и их зальёшь этой кислой блевотиной, - всадник пнул кувшин с пивом, - пять зим назад ты был не таким, Олаф.

Варвар только добродушно усмехнулся, а остальные смотрели на чужака удивлённо и хмуро, Они то готовились его в капусту измельчить, а тут такое! Олаф заметил взгляды:

- Э, парни, хватит бычиться. Это же Снежный Странник, отсохни Асова борода. И сказал он правду - напились мы. Да... Так познакомься - вот двое - мои руки Сохли и Фьюри, и Трон, и все славные мужики.

Рэйвен по очереди приветствовал каждого, ударив, по обычаю, в протянутый кулак своим.

- А он? - кивок в сторону седобородого.

- Этот?

- Это.

- Браад Белоголовый. Шлем его жаль. Хороший шлем с самоцветами, с белым камнем. Теперь выправлять придётся.

- Так обоз из Большого Посёлка вы взяли?

- Мы, и не взяли, а по самому что ни на есть грабанули. Ты, Странник, всегда всё знаешь.

- Вернее догадываюсь. Откуда ещё такой шлем?

- А если, к примеру, из клада?

- Да, из клада, а землю он секирой рыл? - взгляд всадника сделался

пустым, - как всё было, Олаф?

- Мы устроили настоящую потеху, дружище, - рассмеялся варвар, - лучники засели по краям пути, я с десятком парней - за холмом чуть позади. Эти олухи ничего и не заметили. Но рубились страшно, скажу тебе. Лучники забрали у них человек семь, а во второй раз выстрелить уже не успели. Тридцать против тридцати, и нам бы не выстоять, да вожак ихний попался никудышный. Сбил людей в кучу и решил отступать. А у них ни одного лука - все в обозах остались. Мы расстреляли больше половины, прежде чем те остановились. Нескольких удалось связать. А и без того добыча богатой оказалась, - десять возов всякого добра: меха, оружие, доспех разный, рыба. Браад, вот, шлем себе взял, только он его, хм, не защитил. А я - меч себе взял, взгляни. Узор на ножнах был выложен сапфирами и серебром, на поверхности и вглубине камней рождались фиолетовые искры. "Совсем новые - серебро не потускнело и камни целы" - подумал Рэйвен и принялся осматривать клинок. Свет затухающего костра обагрил его несуществующей кровью. Чуть заметная синева и волнистый узор говорили о хорошем качестве, но кое-что было не так. Одновременная прочность и гибкость мечей вошли в поговорку, этот же упорно не хотел сгибаться. Всадник чувствовал, что запросто может сломать его. Значит он невероятно твёрд. Для боя такие не делаются... Поверхность гладко отшлифована. В нижней части странное клеймо - существо с человеческим телом и головой демона застыло, словно приготовившись к атаке, сжав правую руку в кулак, а левую откинув назад. Ощупав лезвие у самой крестовины, он нашёл то, что и ожидал - подтёки металла - прежде чем закалить, сталь практически расплавили. Или расплавилась. Что-то смутное всплыло из глубин памяти. Крезы. Рэйвен протянул ножны с мечом варвару:

- Отличная вещь! Правда, на ней кровь, отмоешь ли?

Олаф непонимающе поглядел на него, опустил глаза:

- Не надо так, Странник. Это был честный бой без женщин и детей. Надо чем-то жить!

- Пять зим назад ты жил не этим!

- Снег той зимы давно впитался в землю, - зло бросил Олаф.

- Нет, снег до сих пор лежит на вершинах Искра, просто для тебя это слишком высоко! Вместо того, чтобы сплотиться против западных набегов, вы грабите купцов. Тот Олаф, которого я знал, хотел умереть от меча в схватке, а ты наверняка мечтаешь быть задавленным глыбой золота. Рэйвен заметил взгляд молодого человека в зелёной куртке, устремлённый на него, и чуть заметно кивнул.